Толстой – это Русь прошлая, а Достоевский – будущая (это, в отличие ото всего прочего, по-моему, чушь, Д.Б.). Толстой связан с Западом всем своим нутром. Он – великий выразитель петровского духа, несмотря даже на то, что он его отрицает. Это есть неизменно западное отрицание. Также и гильотина была законной дочерью Версаля (ср. формулировку
Начало и конец здесь сходятся воедино. Достоевский – это святой, а Толстой всего лишь революционер. Из него одного, этого подлинного наследника Петра, и происходит болшевизм, эта не противоположность, но последнее следствие петровского духа, крайнее принижение метафизического социальным и именно потому всего лишь новая форма псевдоморфоза. Если основание Петербурга было первым деянием Антихриста, то уничтожение самим же собой общества, которое из Петербурга и было построено, было вторым: так должно оно было внутренне восприниматься крестьянством. Ибо большевики не есть народ, ни даже его часть. Они низший слой «общества», чуждый, западный, как и оно, однако им не признанный и потому полный низменной ненависти... Подлинный русский – это ученик Достоевского, хотя он его и не читает, хотя – и также потому что – читать не умеет. Он сам – часть Достоевского. Если бы большевики, которые усматривают в Христе ровню себе, просто социального революционера, не были так духовно узки, они узнали бы в Достоевском настоящего своего врага... Христианство Толстого было недоразумением. Он говорил о Христе, а в виду имел Маркса. Христианство Достоевского принадлежит будущему тысячелетию.
"Закат Европы", т. II, гл. 3, ч. 1, п. 2.