Толстой – это Русь прошлая, а Достоевский – будущая (это, в отличие ото всего прочего, по-моему, чушь, Д.Б.). Толстой связан с Западом всем своим нутром. Он – великий выразитель петровского духа, несмотря даже на то, что он его отрицает. Это есть неизменно западное отрицание. Также и гильотина была законной дочерью Версаля (ср. формулировку
ermite_17 «Просвещение - неотъемлемая часть ancien regime», http://buyaner.livejournal.com/63494.html?thread=774150#t774150, Д.Б.). Это толстовская клокочущая ненависть вещает против Европы, от которой он не в состоянии освободиться. Он ненавидит её в себе, он ненавидит себя. Это делает Толстого отцом большевизма. Всё бессилие этого духа и «его» революции 1917 г. выплёскивается из оставшихся в его наследии сцен «И свет во тьме светит».Достоевскому такая ненависть незнакома. С тою же самой страстною любовью он вбирал в себя и всё западное. «У меня две родины, Россия и Европа». Для него всё это, и дух Петра, и революция, уже более не обладает реальностью. Он взирает на всё это как из дальнего далека – из своего будущего. Его душа апокалиптична, порывиста, отчаянна, однако она в этом будущем уверена. «Я хочу в Европу съездить, – говорит Иван Карамазов своему брату Алёше, – и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое дорогое кладбище, вот что. Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и свою науку, что я знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними». Толстой – это всецело великий рассудок, «просвещённый» и «социально направленный»... Толстой – событие внутри европейской цивилизации. Он стоит посередине, между Петром Великим и большевизмом. Все они русской земли в упор не видят... Это всё не апокалиптика, но духовная оппозиция. Ненависть Толстого к собственности носит политэкономический характер, его ненависть к обществу – характер социально-этический; его ненависть к государству представляет собою политическую теорию. Отсюда и его колоссальное влияние на Запад... Достоевского не причислишь ни к кому, кроме как к апостолам первого Христианства. Его «Бесы» были ошиканы русской интеллигенцией за консерватизм. Однако, Достоевский этих конфликтов просто не видит. Для него между консервативным и революционным нет вообще никакого различия: и то, и то – западное. Такая душа смотрит поверх всего социального... Никакая подлинная религия не желает улучшать мiр фактов... Религия, дошедшая до социальной проблематики, перестаёт быть религией. Однако, Достоевский обитает уже в действительности непосредственно предстоящего религиозного творчества... Толстой же – это маэстро западного романа, к уровню его «Анны Карениной» никто даже близко не подошёл; и точно так же он, даже в своей крестьянской блузе, остаётся человеком из общества.Начало и конец здесь сходятся воедино. Достоевский – это святой, а Толстой всего лишь революционер. Из него одного, этого подлинного наследника Петра, и происходит болшевизм, эта не противоположность, но последнее следствие петровского духа, крайнее принижение метафизического социальным и именно потому всего лишь новая форма псевдоморфоза. Если основание Петербурга было первым деянием Антихриста, то уничтожение самим же собой общества, которое из Петербурга и было построено, было вторым: так должно оно было внутренне восприниматься крестьянством. Ибо большевики не есть народ, ни даже его часть. Они низший слой «общества», чуждый, западный, как и оно, однако им не признанный и потому полный низменной ненависти... Подлинный русский – это ученик Достоевского, хотя он его и не читает, хотя – и также потому что – читать не умеет. Он сам – часть Достоевского. Если бы большевики, которые усматривают в Христе ровню себе, просто социального революционера, не были так духовно узки, они узнали бы в Достоевском настоящего своего врага... Христианство Толстого было недоразумением. Он говорил о Христе, а в виду имел Маркса. Христианство Достоевского принадлежит будущему тысячелетию.
"Закат Европы", т. II, гл. 3, ч. 1, п. 2.
